Этот
довольно провокативный текст впервые был опубликован по-английски под
заголовком «Размышления о 18 июня». Речь идет о 18 июня 1999 г., когда
«Антикапиталистический карнавал», организованный в Лондонском Сити,
вылился в массовые столкновения с полицией. Были
некоторые сомнения насчет своевременности для нас этого текста,
вышедшего из среды, где был достигнут определенный порог насыщения
активизмом - много инициатив, координаций, комитетов, акций, - после
которого как раз и возникают вопросы: «А для чего все это нужно? Не
получается ли деятельность ради деятельности? Не повторяем ли мы
бессознательно те самые схемы капиталистического общества, против
которого пытаемся бороться (разделение труда, власть экспертов и
т.п.)?» Возможно, попытаться заглянуть на несколько шагов вперед
кому-то покажется пустым занятием, кто-то скажет «Нам бы побольше
самоотверженных специалистов с чувством долга, а то все кругом одни
тусовщики»… Но в главном этот текст кажется актуальным и для
сегодняшней активистской сцены: в анализе проблемы фетишизации действия
на фоне более-менее явного анти-интеллектуализма и несклонности к
рефлексии, а также - самоизоляции активистских «банд» от всего
остального общества. А.З.
Под «менталитетом активиста» я
буду понимать образ мышления людей, которые, прежде всего, сами себя
считают активистами и причастными к широкому активистскому сообществу.
Активист идентифицирует себя с тем, что он делает, и рассматривает это
как свою роль в жизни, работу или карьеру. И в этом он подобен другим
людям, которые идентифицируют себя со своей работой, скажем, врача или
преподавателя, и это становится существенной частью их представления о
самих себе, вместо того, чтобы быть просто неким делом, которое им
доводится время от времени делать.
Активист - это специалист или
эксперт по социальному изменению. Считая себя активистом, ты ощущаешь
себя привилегированным, более продвинутым, чем другие, в оценке
необходимости социального изменения и тех способов, которыми этого
следует добиваться; ты рассматриваешь себя как авангард конкретной
борьбы, которая порождает это изменение. Роль активиста, как любая
экспертная роль, основывается на разделении труда, - это отдельная и
специализированная обязанность. Разделение труда является основой
классового общества, и самое базовое разделение здесь - между
физическим и умственным трудом. К примеру, разделение труда
присутствует в медицине и образовании: лечение и образование детей не
являются общими для всех знаниями и задачами, в которых каждый
участвует, а становятся специализированной сферой деятельности медиков
и преподавателей - экспертов, на которых мы должны полагаться, и
которые делают эти вещи за нас. Эксперты ревниво блюдут cвою
компетенцию и мистифицируют ее. Это поддерживает разделенность между
людьми и лишает их собственного могущества, усиливая тем самым и
иерархическое классовое общество.
Разделение труда предполагает,
что тот или иной человек взваливает на себя некую роль, и что другие
при этом перекладывают на него свою ответственность. Разделение труда
означает, что другие будут производить ваше пропитание и одежду и
обеспечивать вас электричеством, в то время как вы по уши заняты
осуществлением социальных изменений.
Активист, будучи экспертом
в области социальных изменений, предполагает, что другие люди ничего не
делают, чтобы изменить свою жизнь, и поэтому движим чувством долга
сделать это за них. Активисты убеждены, что компенсируют недостаток
активности всех остальных.
Называя себя активистами, мы считаем,
что «наши» акции приводят к изменению в обществе, не принимая при этом
во внимание деятельность тысяч и тысяч других людей, не-активистов.
Активизм основывается на ложной представлении о том, что социальные
изменения производятся только активистами – в то время как, на самом
деле, классовая борьба происходит непрерывно.
Форма и содержание
Противоречие
между формой «активизма», в которой выражается наша политическая
деятельность, и его все более радикальным содержанием обострилось лишь
в последние несколько лет. Общее, что связывает многих людей,
задействованных в событиях 18 июня – это то, что они «активисты»,
которые работают над «кампаниями» по определенным «темам». В последнее
время активистская тема претерпела глубокие изменения. Многие люди от
кампаний в узких секторах против отдельных корпораций или тех или иных
специфических нововведений перешли к более общей и расплывчатой
антикапиталистической перспективе. Таким образом, изменилось содержание
активизма, но не его форма. Вместо того, чтобы атаковать «Монсанто»
(компанию, проивзодящую генетически модифицированные продукты) и
оккупировать ее главный штаб, мы теперь смотрим дальше, поверх этой
отдельной грани капитала, представленной «Монсанто», и разрабатываем
«кампанию» против капитализма. И что же еще оккупировать, как ни Сити,
этот признанный оплот капитализма?
У нас все те же методы, как
если бы мы атаковали отдельное предприятие или отрасль, в то время как
перед нами – уже капитализм совсем иного типа, и средства, которыми
можно было одержать победу над отдельной компанией, не годятся для
борьбы против капитализма в целом (…).
Активисты с успехом могут
разнести отдельно взятый магазин, но для разрушения капитализма
потребуется гораздо больше, чем просто применять такого рода методы на
каждое торговое предприятие в каждом секторе. Точно так же, когда
активисты по защите прав животных выбирают в качестве мишеней небольшие
мясные магазины, возможно, единственным прямым результатом является то,
что супермаркетам теперь еще легче заставить позакрываться все
маленькие мясные лавки, и тем самым только усиливается
соревновательность и «естественный» рыночный отбор, где выживает
крупнейший. То есть зачастую активистам удается разорить мелких
коммерсантов, но по большому счету, они только усиливают капитализм.
То
же можно сказать и об активизме, направленном против строительства
автодорог. Широкомасштабная борьба против дорог открыла поле
деятельности для целого нового сектора капитализма – безопасность,
надзор, экспертиза, туннельные щиты, альпинисты, консультанты. Нас
теперь зачислили в категорию «рыночный риск», которую, наряду со всеми
прочими, следует принимать в расчет при заключении контракта на
строительство дороги. Возможно, мы даже способствуем усилению закона
рынка, вытесняя из него самые слабые предприятия. Консультант Аманда
Вебстер подтверждает: «Протестные движения дают рыночные преимущества
предприятиям, которые способны эффективным образом справиться с новыми
условиями». То есть, опять-таки, активизм может разорить отдельную
торговую точку или воспрепятствовать строительству отдельной дороги, но
капитализм продолжает действовать, набравшись новых сил.
Эти
факты, безусловно, указывают на то, что атака на капитализм требует не
только количественных изменений (больше акций, больше активистов), но
и, прежде всего, качественного изменения (мы должны найти более
эффективные способы действия). Судя по всему, мы имеем, мягко говоря,
весьма смутные представления о том, что на самом деле требуется для
ниспровержения капитализма. Как будто для совершения революции
достаточно того, чтобы мы пришли к своего рода критической массе
активистов, захватывающих офисы…
Форма активизма осталась
прежней, в то время как содержание его трансформировалось далеко за
пределы этой формы. Мы продолжаем мыслить в рамках схемы,
предполагающей «активистов», которые проделывают «кампанию» на
определенную «тему», и поскольку мы активисты, практикующие «прямое
действие», мы пойдем на «акцию» против нашей мишени. Метод кампании
против отдельных предприятий или нововведений был в неизменном виде
перенесен на этот новый объект, каковым является теперь атака против
капитализма. Мы пытаемся атаковать капитализм и концептуализировать
наши акции в абсолютно неадекватных терминах, используя метод действий,
к которому либеральный капитализм вполне может приспособиться.
Получается такой вот странный спектакль – «делать акцию» против
капитализма. Крайне неадекватная практика!
Роли
Роль
«активиста» - точно такая же роль, которую мы на себя берем, как иные
берут на себя роль полицейского, родителя или священника. Это странная
психологическая форма, которую мы используем для определения себя и
наших отношений с другими. «Активист» как специалист или эксперт по
социальному изменению… Чем больше мы цепляемся за эту роль и за это
понимание самих себя, тем больше мы, на самом деле, препятствуем тому
изменению, которого так жаждем. Настоящая революция предполагает
избавление от всех предписанных ролей и разрушение всех систем,
основанных на специалистском знании, – в этом и будет состоять
возвращение себе своих жизней. Акт революции – это взятие под контроль
нашей собственной судьбы; он подразумевает создание новых индивидов и
новых форм взаимодействия и сообществ. И «эксперты» любого рода могут
этому только помешать.
Ситуационистский Интернационал предложил
жесткую критику ролей, и, в частности, роли активиста. Критика
ситуационистов была направлена прежде всего против левых
социал-демократических идеологий, поскольку именно с ними они больше
всего сталкивались. Несмотря на то, что эти формы отчуждения все еще
присутствуют, у нас с вами, в нашей специфической среде, ближайшими
оппонентами являются скорее либеральные активисты, чем левацкие
активисты. Впрочем, у них между собой много общего (что, разумеется,
неудивительно).
Ситуационист Рауль Ванегейм так определяет роли:
«Стереотипы - это образы, господствующие в определенный период…
стереотип задает ролевую модель; роль – это образцовая форма поведения.
Постоянное воспроизведение одного и того же поведения и отношения
создает роль». Играть роль означает культивировать некий внешний
аспект, пренебрегая всякой аутентичностью: «Мы попадаем под неотразимое
влияние взгляда и образа поведения, которые принимаем на себя извне».
Будучи исполнителями ролей, мы остаемся в сфере неаутентичного, сводя
свою жизнь к серии клише, «превращая наши дни в серию поз, более менее
бессознательно выбранных из арсенала господствующих стереотипов». Этот
процесс уже имел место в самом начале движения против строительства
дорог.
В Твайфорд Дауне после «желтой среды» в декабре 1992 г.
(1) освещение событий в прессе и масс-медиа сфокусировалось на «племени
Донгас» (2) и на контркультурном виде протестующих, носивших дрэды.
(...) Люди, внимание которых было привлечено к Твайфорду освещением в
СМИ, подумали, что все, кто там был, носили дрэды. В результате,
подобная трактовка события в масс-медиа отвратила от участия в нем
«простых» людей и привлекла еще больше «контркультурщиков» с дрэдами,
тем самым сведя к минимуму разнообразие протестующих. Из более
недавнего прошлого – подобный случай произошел, когда люди,
привлеченные на места протестов широко разрекламированной СМИ фигурой
Свампи (3), которого они видели по телевизору, стали воспроизводить в
своей собственной жизни модели поведения и мнения, представляемые в СМИ
как характерные для роли «борца-эколога».
«Подобно тому, как
пассивность потребителя есть активная пассивность, пассивность зрителя
тоже основывается на его способности усваивать роли и играть их в
согласии с официальными нормами. Повторение образов и стереотипов
предлагает целый арсенал моделей, среди которых, как предполагается,
каждый найдет себе роль». Роль активиста – не более, чем одна из этих
ролей, и именно в этом она по сути своей консервативна, несмотря на всю
революционную риторику, которая ее сопровождает.
Предполагаемая
революционная деятельность активиста – лишь тусклая и бесплодная
рутина, постоянное повторение определенного набора действий без всякого
потенциала к изменению. Если бы социальные изменения действительно
начали происходить, вполне возможно, что активисты воспротивились бы
им, потому что это бы уничтожило их простые и понятные роли и ту
маленькую и удобную нишу, которую они себе облюбовали. Подобно
профсоюзным руководителям, активисты – вечные представители и
посредники. Подобно профсоюзным руководителям, которые были бы против
победы рабочих в их борьбе, потому что это отобрало бы у них их прямые
функции, изменения угрожают и самой роли активиста. На самом деле,
революция или какое бы то ни было реальное движение в этом направлении
глубоко обеспокоили бы активистов, лишая их собственной роли. Если «все
и каждый» становятся революционерами, вы уже не столь уникальны, не так
ли?
Почему же мы ведем себя как активисты? Не потому ли, что это
самый простой выбор для слабых? В роль активиста втянуться легко,
потому что она вполне устраивает это общество и ни в чем не бросает ему
вызов: активизм есть допустимая форма отличия. И пусть даже мы как
активисты совершаем нелегальные действия, сама форма активизма, своим
сходством с работой и всей системой занятости, приспособлена к нашей
всеобщей психологии и образованию. Она привлекательна как раз тем, что
не революционна.
Нам не нужны мученики
Ключ к
пониманию роли активиста - принесение себя в жертву «делу», которое
рассматривается как отдельное от самого человека. Разумеется, это не
имеет ничего общего с истинной революционной деятельностью, которая
есть овладение собой и своей жизнью. Революционный мученик – эта фигура
ассоциируется с неким делом, отделенным от своей собственной жизни.
Антикапиталистическое действие, которое определяет капитализм как то,
что «там», в Сити, является фундаментальной ошибкой: реальная власть
капитализма здесь, в нашей повседневной жизни, и мы из дня в день
воспроизводим его власть, ибо капитал – не вещь, но общественное
отношение между людьми (а значит, и между классами), опосредованное
вещами.
Разумеется, я не пытаюсь намекать на то, что каждый
человек, вовлеченный в действия 18 июня, принимает на себя эту роль, и
что у всех это с одинаковой интенсивностью сопровождается
самопожертвованием. Как я только что сказал, проблема активизма встала
со всей остротой во время акций 18 июня как раз потому, что это было
попыткой выйти за рамки этих наших обычных ролей и практик. Все, на чем
я здесь акцентирую внимание – это «наихудший сценарий» того, к чему
может привести роль активиста. И в зависимости от того, в каких
масштабах мы обнаружим эту роль в нашем движении, мы получим
представление о том количестве работы над собой, которую нам еще
предстоит проделать.
Активист делает политику тусклой и
стерильной и отвращает от нее людей, но исполнение этой роли разрушает
и самого активиста. Роль активиста разводит в разные стороны цели и
средства: самопожертвование означает проведение черты между революцией
как любовью и радостью в будущем и - долгом и рутиной в настоящем. Весь
активизм до мозга костей пронизан чувством вины и долга, потому что
активист борется не для себя, но для какого-то отдельного от него Дела.
А «все «Дела» одинаково антигуманны».
Будучи активистом, вы
должны пренебречь собственными желаниями, потому что в рамках
определения вашей политической деятельности эти вещи не рассматриваются
как «политические». Вы кладете «политическое» в ящик, отдельный от всей
остальной вашей жизни – это как работа… Вы занимаетесь политикой с 9 до
5 часов, а затем возвращаетесь домой, чтобы заняться чем-то другим.
Находясь в этом отдельном ящике, «политика» безмятежно поживает там, не
тревожимая никакими практическими соображениями эффективности. Активист
чувствует обязанность постоянно долбить прежнюю рутину, не размышляя,
не будучи способным остановиться и проанализировать, - ведь главное,
чтобы активист был всегда занят и утолял свое чувство вины, стучась
башкой о кирпичную стену, если это понадобится.
Уметь вовремя
остановиться и подождать – ведь это тоже может быть частью
революционной деятельности. Так же, как важно знать, как и когда
следует проводить забастовку для наибольшей ее эффективности, важно
знать и когда ее НЕ НАДО делать. У активистов есть это всеобщее
представление о том, что «Мы должны сделать что-то ПРЯМО СЕЙЧАС!»,
которое, по всей видимости, подпитывается чувством вины. А это против
всех соображений тактики.
Cамопожертвование милитанта и
активиста отражается и в его экспертной власти над другими – как и в
религии, устанавливается своего рода иерархия страданий и
бескомпромиссности. Активист захватывает власть над другими в силу
высокой степени своих страданий (те самые «неиерархические»
активистские группы на самом деле порождают «диктатуру наиболее
активных»). Активист использует моральное принуждение и давит на
чувство вины для того, чтобы управлять теми, кто менее опытен в
теогонии страдания (теогония – учение о просихождении богов – прим.
ред.). Их собственное подчинение идет рука об руку с подчинением других
– все рабы «дела».
Политики, жертвующие собой, совершают насилие
над своей жизнью и своей волей к жизни, – и это порождает горечь и
антипатию к жизни, которая затем выплескивается вовне, иссушая все
вокруг. Они «великие хулители жизни… сторонники абсолютного
самопожертвования… их жизни искалечены этим монструозным аскетизмом…».
Мы можем наблюдать это в нашем движении, например, на местах протестов,
в противоречиях между желанием присесть и просто хорошо провести время
и этикой виноватых в стиле «нужно постоянно строить и укреплять
баррикады», а также в порой несколько чрезмерной страсти, с которой мы
разоблачаем активистов, встречающихся в городе, чтобы просто пообедать
и потусоваться. Мученик, жертвующий собой, обижается и приходит в
ярость, когда видит, что другие собой не жертвуют. Как и в случае,
когда «честный труженик» нападает на мелкого воришку или бродягу с
великой яростью, мы понимаем, что это на самом деле происходит потому,
что он ненавидит свою работу и то мученичество, в которое превратилась
его жизнь, и именно поэтому с ненавистью смотрит на тех, кто избежал
этой участи и развлекается, в то время, как он страдает. Мученик должен
всех за собой утащить в грязь – вот в чем состоит равенство в
самопожертвовании.
В старой религиозной космологии успешный
мученик шел в рай. В современном видении такие мученики могут
рассчитывать на то, что войдут в историю. Самое большое
самопожертвование, самое великое конструирование роли (или, лучше,
изобретение новой роли, как например, «борец-эколог») получает
вознаграждение в истории – этом раю буржуазии.
Традиционные
левые были достаточно откровенны в этом призыве к героической жертве:
«С радостью жертвуйте собой, братья и сестры! За дело, за установленный
порядок, за партию, за единство, за мясо и картошку!» В наше же время
все это гораздо более завуалировано: Ванейгем обвиняет молодых
радикальных леваков в том, что они «поступают на службу Делу – самому
лучшему из всех Дел. Время, которое они могли бы употребить на
творческую активность, они растрачивают на раздачу листовок, расклейку
афиш, на манифестации или на то, чтобы приставать к местным политикам.
Они становятся активистами, которые превращают действие в фетиш, потому
что другие думают за них».
Это касается и нас – особенно идея
фетишизации действия. Однако левацкие активисты могут погрязать в
бесконечной работе, потому что их шеф или гуру имеет весь необходимый
набор теорий, которые воспринимаются как должное – «линия партии». И
совсем иначе обстоит дело у активистов, практикующих прямое действие –
действие фетишизируется, но скорее из-за отвращения к каким бы то ни
было теориям.
В акциях 18 июня эта составляющая роли активиста,
которая опирается на самопожертвование и долг, присутствовала, но была
не так уж значительна. Но что является для нас наиболее проблематичным,
так это вызываемое активизмом чувство нашей отдельности, удаленности от
«обычных людей». У нас люди идентифицируют себя со странной
субкультурой или кликой, чувствуют некое «мы» противоположное «им», то
есть всем остальным в мире.
Изоляция
Роль
активиста подразумевает добровольную изоляцию от всех тех людей, с
которыми мы должны бы быть связаны. Взятие на себя роли активиста
изолирует нас от всего остального человеческого рода как некоего
отличного от других и специфического субъекта. Люди склонны мыслить о
самих себе во множественном числе (о ком ты говоришь, когда произносишь
слово «мы»?) и ссылаются при этом скорее на сообщество активистов, чем
на общественные классы. Например, в активистской среде в последнее
время вошло в моду поддерживать развитие «разнообразных секторов
борьбы» и говорить о «важности создания связей между секторами». Тем не
менее, для большинства речь идет только о том, чтобы «создавать связи»
с другими активистами и другими боевыми группами. И события 18 июня
довольно хорошо это показали, ведь главной идеей было собрать всех
представителей всех «секторов борьбы» и «дел» в одном месте в одно
время, тем самым задвинув самих себя в добровольное гетто хороших «дел».
Да
и различные форумы, которых в последнее время расплодилось по всей
стране – Rebel Alliance в Брайтоне, NASA в Ноттингеме, Riotous Assembly
в Манчестере, London Underground и т.п. – преследуют все ту же цель:
собрать на общие посиделки все активистские группы в регионе. Конечно,
это важная форма подготовки к любой акции, но следует признать, что это
крайне ограниченный способ «установления связей». Интересно также
отметить, что все группы, которые участвуют в этих встречах, связывает
между собой то, что все они являются группами активистов – а то, чем
именно они занимаются, оказывается, на самом деле, второстепенным.
Недостаточно
стремиться связать всех активистов мира друг с другом, так же, как
недостаточно стремиться к тому, чтобы превратить в активистов как можно
большее количество людей. Вопреки тому, что думают многие, мы не
приблизимся к революции, если огромное количество людей станет
активистами. Ведь у многих, кажется, есть странная мысль: надо каждого,
так или иначе, убедить стать активистом, и тогда мы получим революцию.
Ванейгем говорит: «Революция совершается каждый день вопреки и в пику
специалистам по революции».
Активист – специалист по социальному
изменению или революции. Специалист рекрутирует новых бойцов в своей
собственной маленькой специализированной зоне для того, чтобы увеличить
свою власть и победить свое бессилие. «Специалист рекрутируется, чтобы
рекрутировать других». Иерархия дублируется – вас рекрутировали, и
чтобы не остаться в основании пирамиды, вы должны рекрутировать
следующих людей, которые будут под вами, и которые, в свою очередь,
делают то же, что и вы. Воспроизводство отчужденного общества ролей
осуществляется через специалистов.
Жак Каматт в своем очерке «Об
организации» (1969) удачно подметил, что политические группировки часто
перерождаются в «банды», которые определяют себя через исключение –
лояльность членов группы предназначена прежде всего группе, а не делу
борьбы. Критика в этом очерке направлена, в первую очередь, в адрес
мириад левацких сект и группок, но применима также, хотя и не в столь
высокой степени, к активистскому менталитету.
Политическая
группа или партия приходит на смену пролетариату; ее выживание и
воспроизводство становятся высшей ценностью – революционная
деятельность становится синонимом «строительства партии» и набора в нее
новых членов. Группа рассматривает себя как единственного обладателя
правды, те же, кто вне группы, считаются идиотами, которых авангард
должен воспитывать. Вместо разговора на равных между товарищами мы
получаем разделение между теорией и пропагандой, когда у группы есть
своя теория, которая почти держится в тайне, с той мыслью, что других,
умственно недоразвитых, следует привлекать в организацию с помощью
популистской стратегии, и только тогда вдруг политика откроется им.
Нечестный способ обращения с теми, кто вне группы, напоминает
религиозный культ – в котором никогда без обиняков не говорится, о чем
собственно речь.
Здесь мы тоже можем обнаружить параллели с
активизмом, в том смысле, что активистская среда действует как левацкая
секта. В целом, активизму присущи некоторые черты «банды». Активистские
«банды» часто могут оказаться союзами, игнорирующими социальные классы
(…). Люди мыслят себя, в первую очередь, активистами и посвящают себя
прежде всего сообществу активистов, а не самой борьбе. «Банда» - не
более, чем иллюзорное сообщество, которое уводит нас от создания более
широкого сообщества сопротивления. Суть критики Каматта – в атаке
против разделения «внутреннее/внешнее» между группой и социальным
классом. Из-за этого мы начинаем считать себя активистами, отдельными
от пролетариев и с другими интересами, чем они.
Наша
деятельность должна быть непосредственным выражением реальной борьбы, а
не утверждением отличия и отдельности той или иной группы. В
марксистских группах власть определяется обладанием «теорией». В
активистской среде все иначе, но не настолько: знания, опыт, контакты,
техническое оснащение и т.п. – вот что определяет здесь власть.
Активизм
через свои действия воспроизводит структуру этого общества: «Когда
бунтарь начинает верить, что борется за высшее благо, возвращается
авторитарный принцип». Это не такая уж избитая тема, ведь именно это
лежит в основе капиталистических отношений. Капитал есть социальное
отношение между людьми, опосредованное вещами – базовый принцип
отчуждения состоит в том, чтобы жить свою жизнь ради служения вещи,
которую сам себе и создал. Если мы воспроизводим эту структуру во имя
политики, которая провозглашает себя антикапиталистической, то мы
проиграли, еще не начав. Невозможно победить отчуждение отчужденным
способом.
Выходные данные: Reflections of June 18 (первоначальное название - Give up activism). Перевод и комментарии – А.Зайцевой. С автором текста можно связаться по адресу: SDEF ! c/o Prior House, Tilbury Place, Brighton BN2 2GY Great Britain
Примечания
1)
С конца 1991 Твайфорд Даун (Twyford Down), долина к юго-востоку от
Винчестера (Гемпшир, Великобритания) стала местом первого в Соединенном
Королевстве антидорожного лагеря против строительства нового шоссе,
требовавшего разрушения больших массивов жилья и наносившего ущерб
местностям, представляющим экологический интерес. Экологи собрались в
долине, чтобы воспрепятствовать строительству. Первый протестный лагерь
был разогнан в декабре 1992 года, этот день стал называться Желтой
средой, в связи с желтым цветом униформы охранного спецотряда,
осуществлявшего разгон. – Прим. перев., по материалам Wikipedia.
2)
Племя Донгас (The Dongas Tribe) - одна из двух английских антидорожных
активистских групп, прославившихся организацией масштабных протестов в
долине Твайфорд. Слово «донгас» означает «канава» на языке матабеле,
одной из африканских народностей. Донгас представляли собой группу из
около 20-ти человек в возарсте 20-25 лет. После разгона лагеря протеста
в Желтую среду, некоторые из Донгас продолжали участвовать в
последующих антидорожных протестах в других местностях Великобритании,
но постепенно они превратились в полубродячее «племя», которое
путешествовало пешком по Юго-Западу Англии, сквотируя крепости и замки
на холмах и регулярно собирая своих участников на сезонные сходки, с
целью поддержания чувства связанности с землей. Последние донгасы
замечены в Англии в 1999 году, после чего они переместились во Францию,
чтобы там продолжить свой кочевой образ жизни. – Прим. перев., по
материалам Wikipedia.
3) Свампи (настоящее имя Дэниэл Хупер) –
английский эко-активист. В начале 1990-х участвовал во множестве
протестных групп, в том числе в антидорожном лагере в Фэйрмайл
(Fairmile). Он стал общеизвестным в Англии персонажем после того, как
провел неделю в сложном лабиринте туннелей, вырытых по пути следования
нового расширения автострады A30 в Фэйрмайл, сопротивляясь, наряду с
другими активистами, попыткам выдворения со стороны полиции. Свампи
изгнали последним. Позднее имя Свампи стало нарицательным для
обозначения экстремального экологического активизма. – Прим. перев., по
материалам Wikipedia.
